Отповедь самоиспечённому «следователю» от идеологии…

В качестве эпиграфа приведу слова, написанные более ста лет назад, нашим земляком историком С. Г. Рункевичем, в ответ на недобросовестную критику его фундаментальной монографии, посвященной истории синодальной реформы. «Я хотел бы обратить внимание современных читателей, – писал историк, – на те условия, в которых приходится вести всякую новую работу. Литературная тля, невежественная, беззастенчивая и бездарная, неспособная подняться над пошлой условностью, господствующей в жизни, все более и более проникает в наши журналы, овладевает умственным рынком и предписывает свои законы. Усвоив в своем узком понимании шаблонные формулы, она с враждебностью встречает не только всякую новую мысль, но и каждую новую фразу, старается вылить пред глазами читателей целую уйму помоев, поселить в них предубеждение и, вероятно, находит себе сочувствие среди господства всевозможной пошлости. И рассматриваемая мною статья, тезисы которой, добросовестно извлеченные, в своем чистом виде оказываются только ничтожными и достойными смеха, переполнена ведь разными недомолвками и намеками скверного и подлого тона. Она идет против почтенной темы предпринятой мной работы, выставляя ее излишней, со злобой идет против тяжелого труда по первоисточникам (архивам)… Нет в работе, по счастливому случаю, возможной всегда какой-либо обмолвки, тля фальсифицирует, подделывает, как было указано. Не подо что подделать, – тля не задумывается перед чистой выдумкой» (Рункевич С. Г. PRO DOMO SUA // Христианское чтение. – 1900. – Ч. I. – С. 868–872).

Цитированный отрывок могу отнести и к статье Тисецкого (полагаю, что фамилия вымышленная), направленной главным образом на опорочение памяти убитого в 1863 г. повстанцами священника Даниила, а также критику моего исследования «Год 1863. Забытые страницы» (3-е изд., 2013), посвященного памяти этого мученика народного дела. Вот, что сам Тисецкий пишет о своей публикации: «Своим долгом к памяти предков я считаю необходимым провести небольшое расследование, проанализировав только сами причины и обстоятельства казни белорусскими повстанцами православного священника Даниила Конопасевича, и некоторых других, совершенных ими тогда на Игуменщине «зверств», так как точку мнения промосковских попов и их подпевал считаю для нашей нации оскорбительной и вообще антиконституционной».

В первую очередь хочу сказать Тисецкому что, если он использовал материал из моей книги, то пусть бы и ссылался на нее, а не на опубликованные мной первоисточники, которых он, вероятно, и в руках не держал. А то можно подумать, что Тисецкий действительно серьезно исследовал вопрос… На самом же деле Тисецкий выступает как неудачный и недобросовестный компилятор, и еще более худший комментатор…

Сразу оговорюсь, что личные «исторические» воззрения автора комментировать не стану, сосредоточусь лишь на замечаниях в адрес моего исследования.

Итак, распаляясь критическим азартом, Тисецкий пишет: «Уже одно его [Щеглова] давным-давно развенчанное, как совершенно ненаучный миф, разделение белорусов по религиозному принципу на католиков – поляков и православных – русских, не выдерживает никакой критики». Фраза несколько сумбурная, но, в общем, понятная. Прокомментирую. Лично я не разделяю белорусов по такому принципу, а в предисловии к книге написал лишь о психологии того времени. Цитирую: «Показательно, что подавляющая масса участников восстания принадлежала римо-католическому исповеданию. А ведь для самосознания того времени «католик» значило «поляк», а «православный» – значило «русский». Понятия «католик» и «православный» закрепились и воспринимались как этнонимы» (с. 3–4).

Далее Тисецкий дает по моей книге (не ссылаясь на нее!) сведения о жизни отца Даниила Конопасевича и других героев, делая некоторые «авторские» вставки. Например, пишет, что село Богушевичи принадлежало «крупным белорусским землевладельцам Свенторжецким», хотя общеизвестно, что Свенторжецкие принадлежали к польской шляхте (возможно, даже происходили от франкистов). Но автору очень хочется, чтобы они были белорусами.

Далее Тисецкий помещает целиком (из моей книги, не ссылаясь на нее!) текст присяги, которую Конопасевич принес перед посвящением в священный сан, и комментирует: «Дикая, по своей сути, для современного христианина присяга, якобы сугубо божьих людей, по содержанию соответствовала той, которую принимали солдаты и офицеры Русской Императорской армии и фактически относила православных священников к военному сословию. К тому же из самого ее текста следует, что первоочередная задача такого сословия в Северо-Западном крае, считай колонии, сводилась к утверждению и закреплению среди «тутэйшых» владычества московских царей».

Поясню, что во времена Речи Посполитой православное духовенство, так же как и другие категории граждан приносили верноподданническую присягу польским королям. В Российской империи приносили присягу императорам. Это делали не только солдаты, офицеры и священники, но и та же, к примеру, шляхта, и чиновники. Таковы были реалии. А текст этой присяги я привел в книге как памятник. Но вот какой оригинальный вывод относительно принесения этой присяги сделал Тисецкий: «Собственно божьи дела отодвигались на второй план. Согласно же ныне действующим нормам международного права,  священники, точно следовавшие подобным присягам своим правителям, и вовсе автоматически приравнивались бы к шпионам и бандитам, на которых не распространяются правила Женевских конвенций «О защите жертв войны» 1949 года и Дополнительного протокола  к ним 1977 года».

Далее Тисецкий, ссылаясь на публикацию В. Горбачевой («Паўстанцы 1863 года на фотаздымках. ARHE, 2010. №12. С. 129–130), утверждает, что Болеслав Свенторжецкий окончил Петербургский университет. Уверяю господина Тисецкого, что Б. Свенторжецкий окончил только Виленский дворянский институт – среднее учебное заведения для детей дворянского происхождения, а в университете не учился. Я смотрел его формуляр, а вот занявшийся политическим «расследованием» Тисецкий не смотрел. Далее он пишет о Свенторжецком: «Служил в  Минском дворянском депутатском собрании, принимал участие в разработке условий крестьянской реформы 1861 г.». Насчет участия его в разработке условий крестьянской реформы сказать ничего не могу, да, думаю, и Тисецкий не может. Но зато хочу уточнить, что служил Б. Свенторжецкий в дворянском собрании писарем. Не высокая, знаете ли, должность. Даже сказал бы, так, должностишка. А амбиции были велики…

Далее Тисецкий заостряет внимание на посещении русскими офицерами дома отца Даниила. При этом цитирует мой авторский текст, но делает произвольную сноску на источник, не относящийся к этому месту. А еще в моем же тексте, с ясно выраженной мыслью, делает многозначительную пометку в круглых скобках, выдавая за свое мнение. Забавно!

Далее «следователь» обращает внимание читателей на то, что я, используя при написании исследования книгу «Пятидесятилетие (1839–1889) воссоединения с Православной церковью Западно-русских униатов. Соборные деяния и торжественные служения 1839 г. – СПб.: Синод. Тип., 1889», не цитирую из нее следующее: «Явясь къ архипастырю своему, онъ рассказал ему о своемъ положенiи и о действiяхъ Свенторжецкого. Для уничтоженiя мятежной шайки отправлен былъ отряд войска, который остановился для отдыха в Богушевичахъ. Офицеры отправились къ священнику и были не только радушно имъ приняты, но и получили указанiя, как пройти къ лагерю мятежниковъ. Шайка была уничтожена, а на другой день о. Конопасевичь приглашен былъ на место сраженiя исповедать и причастить Св. Тайнамъ раненыхъ Православныхъ воиновъ и похоронить павшихъ».

И вот, Тисецкий спешит сделать вывод: «в оригинале текста речь идет о том, что именно Д. Конопасевич указал карательному отряду российских войск майора Григорьева местонахождение повстанцев под Юровичами. Следовательно, Г. Щеглов сознательно пытается ввести читателей в заблуждение по поводу ангельской и чисто духовной сущности отца Даниила».

Комментирую. В предисловии к своему исследованию я написал: «В процессе работы над книгой автор старался критически подходить к источникам, оказавшимся в его распоряжении. Это позволило сформировать более объективный взгляд в отношении некоторых лиц и событий» (с. 6). Именно критический подход к информации из, подчеркну, юбилейного издания – «Пятидесятилетие (1839–1889) воссоединения с Православной церковью Западно-русских униатов», не позволил мне целиком использовать напечатанный там материал. Издание не посвящено восстанию 1863 г., а носит обзорный характер церковной и общественной жизни в Северо-Западном крае после Полоцкого собора, со свойственной юбилейным изданиям тенденциозностью. Повествуя о Конопасевиче составители, видимо, хотели нарочито подчеркнуть его патриотизм, как они его понимали, поэтому, я полагаю, описали факт общения священника с офицерами в произвольной форме: вот, мол, видите, как постуниатское духовенство оказывало поддержку власти.. Я в своей книге пишу, что возможно военные и хотели узнать о месторасположении повстанцев, «но это было бессмысленно, так как повстанцы постоянно меняли места стоянок, и даже при большом желании нельзя было в точности сказать, где конкретно находится их отряд» (с. 52). Отец Даниил даже при большом желании не мог указать местоположение повстанцев, а, следовательно, цитировать некий текст по этому поводу из юбилейного издания было бы весьма опрометчивым для исследователя. И никакого здесь «сознательного» введения читателей в заблуждение нет.

Далее Тисецкий цитирует донесение полковника Б. К. Рейхарта и весьма смущается выражением «некоторые туземные православные». Вот что он пишет: «Стоит обратить внимание читателя на открыто колониальное понятие представителя оккупационной администрации – «туземные православные»». Обратим и мы внимание Тисецкого, что это вполне нормальное для того времени выражение, означающее ровно то, что означающее. Согласно словарю Даля: туземный – местный, относящийся до известной страны, местности; туземец, -мка – здешний, тамошний уроженец, природный житель страны, о коей речь. Именно в этом смысле употребляли слово «туземный» образованные русские люди в XIX веке. Если хотите, «туземный» – это тоже что и «тутэйшы». И если бы Тисецкий был знаком с русской литературой, то не смущался бы этим обычным словом.

Любопытно, как Тисецкий трактует воспоминания Владислава Боратынского, не только не читав их, но и не держав в руках. А цитирует из них лишь то, что опубликовано в моей книге, естественно не ссылаясь на нее… Еще раз подчеркну, Тисецкий повествует о событиях, связанных с жизнью и трагической кончиной священника Даниила исключительно по моей книге, но при этом делает ссылки на первоисточники, которые указаны в моем исследовании. Всего один раз он ссылается на мою книгу, хотя использует из нее весь материал.

Описав события казни священника Даниила, Тисецкий приходит вот к таким многозначительным рассуждениям: «Совершили ли они преступление, согласно Свода Законов Российской Империи? – Ответ утвердительный. Но имела ли место в их действиях  элементарная самооборона? – Безусловно. И, наконец, имели ли они моральное право поступить так, как поступили? – Имели. Так почему же сегодня в суверенной Беларуси  вновь, как и в 19 веке, это право ставиться под сомнение? Ведь не возникает же у господ «обрусителей»  таких сомнений по поводу казни белорусскими партизанами Второй Мировой немецко-нацистских пособников. Так в чем же дело, или холуи царских захватчиков белорусскому народу должны быть милее холуев немецких? Лично я между ними никакой разницы не вижу. И ряса священника в данном случае сути дела не меняет». Я думаю, комментарии здесь излишни…

Опущу некоторые свободные трактовки моих текстов Тисецким во второй части его «статьи» и остановлюсь на одном важном моменте. А именно, на расследовании обстоятельств убийства священника Даниила и допросах участников расправы. Тисецкий цитирует мою книгу, опять-таки без ссылки на нее: «В своих показаниях Тельшевский утверждал, что в приговоре повстанческого штаба помимо других обвинений в адрес священника главным было то, что он жестоко обошелся с неким «раненым Рудзинским»». А далее делает, по его мнению, «замечательное» открытие: «И вот тут заключено самое интересное. Г. Щеглов по-иезуитски лукавит, указывая,  что при этом Тельшевский никаких подробностей того, в чем именно заключалась эта жестокость, якобы, не указывал, и что не подтвердили этого и остальные арестованные. Однако такое лживое утверждение  опровергают В. Короткевич и А. Мальдис своим  вышеуказанным очерком».

Ну, во-первых, я смотрел следственное дело, в отличие от «следователя» Тисецкого. И по поводу заявления Альбина Тельшевского пишу в своей книге следующее: «Это было, конечно, достаточно серьезное обвинение в адрес священнослужителя, и следственная комиссия решила его проверить. Однако никто из допрошенных арестованных и людей со стороны не только не подтвердил, что Конопасевич обращался жестоко с раненым, но и вообще с кем-либо! Понятно, что Тельшевский хотел любыми путями смягчить свою вину, для чего и придумывал разные «оправдания»».

Написанное вытекает из материалов дела. Но Тисецкому пришли на помощь советские беллетристы-публицисты Короткевич и Мальдис!!! Каким же образом? А вот каким. Тисецкий цитирует их опус, заимствованный из моей же книги. Приведу этот отрывок: «8 мая в двадцати верстах от Игумена, возле деревни Юревичи, загремела пятичасовая битва. Карателям удалось разгромить инсургентов. Были захвачены пленные. Началась расправа. Один из раненых повстанцев просил пить, и тогда поп Конопасевич, руководствуясь, видать, учением о христианской милости, насыпал ему в рот песка» (Караткевіч У., Мальдзіс А. Горад паўстае 1863–1864 гг. / Горад і годы. – Мінск, 1967. – С. 25). Откуда помянутые авторы взяли эту информацию не известно. А «историческое» достоинство данного опуса я хотел бы прокомментировать. Приведу его в развернутом виде в оригинале: «Партыя Трусава, якую мы пакінулі недзе пад Плісай, ішла. Яны не ведалі, што Б. Свентажэцкі здаў свой атрад на Ляскоўскага і эмігрыраваў за мяжу.

Як гэта здарылася? Партыя ў тыя дні налічвала да дзевяцісот байцоў. Кіраўнік абвясціў поўную свабоду сялян ад часовых абавязкаў, выкупу і падаткаў, і тыя ішлі да яго. 8 мая ў дваццаці вярстах ад Ігумена, ля вёскі Юравічы, загрымела пяцігадзінная бітва. Карнікам удалося разграміць інсургентаў. Былі захоплены палонныя. Пачалася расправа. Адзін з параненых паўстанцаў прасіў піць, і тады поп Канапасевіч, грунтуючыся, відаць, на вучэнні аб хрысціянскай літасці, насыпаў яму ў рот пяску. Пазней гэтага папа інсургенты павесілі на перакладзіне ўласных варот, чым далі афіцыйнай прэсе падставу крычаць аб «злачынствах».

Пасля юравіцкага разгрому атрад узяў на сябе Ляскоўскі, што адступіў за балоты ў дрымучыя Багушэўскія пушчы, якія і цяпер здзіўляюць мядзведжай дзікасцю».

Во-первых, у Свенторжецкого никакого своего отряда не было. Назначенный «жондом» на должность комиссара Минского воеводства, он, не имея возможности вступить в свои «обязанности» находился в группе отрядов возглавляемых Лясковским (ок. 200 человек) со времени их формирования в апреле 1863 г. В отряде, как «комиссар воеводства», он часто оспаривал власть с Лясковским, отчего между ними нередко происходили споры, а возможно и ссоры. Об этом пишет В. Баратынский. Свенторжецкий в отряде находился до июня, пока отряд не разбили. Поэтому эту группу повстанцев часто называли отрядом Лясковского-Свенторжецкого. Во-вторых, никогда отряд этот не насчитывал «да дзевяцісот байцоў». Численность его едва ли доходила до половины указанной цифры. В-третьих, сражение под Юревичами произошло не 8, а 9 мая. В-четвертых, по донесению командира русского отряда майора Григорьева сражение длилось два часа, а не пять. Этот достаточно продолжительный бой объясняется тем, что повстанцы расположились на привале в густой чаще среди завалов из нарубленного крестьянами для своей надобности леса. Застигнутые военными врасплох и оказавшись в безвыходном положении, повстанцы вынуждены были принять бой. Так как военным не представлялось возможности обойти завалы, им пришлось атаковать позицию в лоб, что было делом нелегким. «Благодаря естественным завалам, за коими мы скрывались, мы шесть раз пытались остановить мужественное наступление солдат, перестреливаясь всего на пятнадцать шагов», – вспоминает Баратынский. В-пятых, интересно о какой расправе пишут авторы очерка? Повстанец Баратынский, например, вспоминает, как во время сражения его товарищ Малишевский, получивший 11 ранений, был спасен одним спешившимся казаком, который прикрыл его собой, не дав добить его разъяренным в пылу сражения солдатам, и вынес его из леса на своих плечах. Когда Малишевский лежал в игуменской больнице, этот казак навещал его, приносил ему съестное, «купленное на последние гроши, и при встречах был ему рад, как родному». В-шестых, особо следует остановиться на отвратительной клевете в адрес священника Даниила Конопасевича, который якобы насыпал раненному повстанцу в рот песка. Трудно даже себе вообразить такую чудовищную картину, а между тем, Короткевич и Мальдис не погнушались эту свою фантазию опубликовать. Впрочем, это делалось в общем контексте советской антицерковной пропаганды. В-седьмых, Лясковский взял на себя командование объединенными отрядами сразу же после их формирования, а не «пасля юравіцкага разгрому».

Как видим, буквально в каждом предложении полная некомпетентность! Но зато вполне состоявшаяся идеологическая фальшивка. И вот, помахивая этой фальшивкой, Тисецкий кинулся устанавливать историческую правду. Опомнитесь, Тисецкий!

«Поставить точку в «Деле», – пишет Тисецкий, – можно было бы, ознакомившись с записью в журнале, обнаруженном при Б. Окуличе при его пленении, содержание которого  лишний раз подтвердило бы учреждение заочного суда над Д. Конопасевичем, по приговору которого он и был повешен. Однако местонахождение этого журнала мною пока не установлено».

Позволю себе поиронизировать: «Да, конечно, был бы журнал Окулича, тогда непременно, тогда точно все стало бы на место!» Так вот, журнал этот сохранился, он в Вильнюсе, и его копия у меня имеется. И могу уверить господина Тисецкого, что ожидаемой информации в нем нет… Увы… А как вы думаете, на каком языке писал свой дневник белорус Окулич? Как и другие подобные «белорусы» – на польском…

На этом я и оставлю недобросовестную и вульгарную публикацию заплутавшего А. Тисецкого…

Фотоколлаж: Zapadrus.su

Written by  Иерей Гордей Щеглов, доктор церковной истории