Снятие Константинополем и Римом анафем, провозглашенных в 1054 году

Подготовка к этому событию началась в октябре 1965 года, когда кардинал Августин Беа в письме, адресованном Константинопольскому Патриарху Афинагору (Спиру), подтвердил согласие католической стороны на предложение, высказанное митрополитом Гелиопольским Мелитоном (Хаджисом), о возможности пересмотра истории вопроса взаимных анафем, произнесенных в 1054 году[i].

В Константинополе 22 и 23 ноября того же года состоялось заседание совместной комиссии по изучению вопроса возможности снятия анафем. Сопрезидентами этой комиссии стали митрополит Гелиопольский Мелитон и кардинал Иоанн Виллебрандс. Комиссия единогласно признала тот факт, что события, имевшие место в 1053-1054 годах, непосредственно касается церквей Константинополя и Рима. Поэтому, чтобы облегчить дальнейшее продвижение по пути сближения Католической и Православной Церквей, необходимо постараться изменить существующее положение. В результате обсуждения комиссия пришла к единодушному заключению о «возможности издания совместной декларации для освящения событий 1054 года и для изъятия их из памяти и среды церковной, чтобы впредь они не могли служить препятствием взаимному сближению в любви»[ii]. Комиссия подготовила проект этой декларации и обсудила процесс ее провозглашения.

Ожидаемое событие произошло 7 декабря 1965 в заключительный день заседания II Ватиканского Собора. Совместная Декларация папы Павла VI и патриарха Афинагора о решении изгладить из памяти и из среды Церкви анафемы 1054 года была зачитана секретарем Священного Синода в патриаршем кафедральном соборе в Фанаре в присутствии патриарха и членов Синода. В то же самое время секретарь Секретариата по христианскому единству Иоанн Виллебрандс прочитал по-французски текст декларации разработанной совместной комиссий и принятой на последней сессии Собора.

В совместной декларации говорится о том, что воспоминание о «достойных сожаления решениях, поступках и инцидентах»[iii] является одним из препятствий на пути сближения. Декларация объясняет, что, после вынесения обстоятельств того «беспокойного периода истории» на более спокойное обсуждение, папа и патриарх пришли к обоюдному согласию и заявляют, что они:

а) сожалеют об оскорбительных словах, необоснованных упреках и осудительных жестах, которые как с одной, так и с другой стороны окрасили собою печальные события того времени или сопутствовали им;

б) равным образом сожалеют и желают изъять из памяти и среды церковной акты отлучения, которые затем последовали и воспоминание о которых до наших дней служит препятствием к сближению в духе любви, и предать их забвению;

в) скорбят о том, что дурные прецеденты и последующие события под влиянием различных факторов, прежде всего взаимного непонимания и недоверия, в конце концов, привели к действительному разрыву церковного общения.

Из текста видно, что в самой декларации речь идет лишь об обоюдном желании изъятия из памяти и среды церковной актов отлучения. Следовательно, документами большего значения следует признавать тексты, прочитанные непосредственно после этой декларации. Кардинал Августин Беа, председатель Секретариата по христианскому единству, зачитал в Риме на латинском языке послание Павла VI Ambulate in dilectione, в котором провозглашалось: «…Мы хотим стереть из памяти церковной изречения отлучения и желаем, что бы они были захоронены и сокрыты забвением»[iv]. Аналогичное содержание имел и синодальный томас, зачитанный по-гречески в конце литургии, совершенной в Стамбуле в кафедральном храме св. Георгия самим патриархом[v]. В томасе говорится: «Здесь мы письменно провозглашаем, что анафемы, произнесенные в Великой церкви, в лето Господне 1054, месяца июля седьмого числа, четвертого индикта, с настоящего момента и для сознания всех изъяты из памяти и из среды Церкви милосердием Божиим»[vi].

Чтобы лучше понять значение произошедшего события и оценить ставшие известными комментарии, необходимо вкратце обратиться к самим событиям 1054 года.

Летом 1054 г. в Константинополь для ведения переговоров о церковном примирении, которое было необходимо для политического альянса и защиты южной Италии от норманнов[vii], прибыли папские легаты: кардинал Гумберт, епископ Сильва-Кандидский, архиепископ Петр Амальфитанский и диакон-кардинал Фридрих Лотарингский (будущий папа Стефан IX). Император Константин Мономах все еще надеялся на политическую договоренность с папой. Он торжественно принял легатов, оказывал им покровительство[viii].

Когда же легаты предстали перед патриархом, проявилась взаимная недоброжелательность: у патриарха было ощущение, будто его приветствовали несоответственно его рангу, легаты же сочли, что были приняты неподобающим образом. Так это осталось и при передаче папского послания[ix]: патриарх Михаил Керулларий принял папское послание от легатов. После пяти недель ожидания повторной встречи с патриархом легаты решились на открытую демонстрацию против патриарха. Утром 16 июля 1054 г. они вошли перед Литургией в храм Святой Софии и положили на Престол отлучительную грамоту на патриарха Михаила и на всех с ним единомысленных[x]. После этого кардинал Гумберт покинул храм. Диакон собора побежал за ним с этой буллой в руках и попросил взять ее обратно. Но кардинал отказался, и булла осталась лежать на улице, пока кто-то ее не поднял и не доставил патриарху. Содержание буллы было не только некорректным, но и изобиловало неправдой[xi]: греки обвинялись в изъятии из Символа веры «filioque», попутно, им приписывались и всевозможные грехи[xii] (симония, духоборчество, манихейство, арианство, северианство и др.)[xiii]. Анафеме предавались Михаил Керулларий, Лев Охридский, канцлер патриарха, а также все их помощники[xiv].

К этому времени папа Лев IX был уже мертв. Знали ли об этом легаты, выяснить не представляется возможным. Однако спорность этой буллы подчеркивается уже неквалифицированным подлогом догматических доводов в обвинениях[xv].

Легаты попрощались с императором, который, вероятнее всего, еще не знал истинного содержания буллы. Так как официально было заявлено, что греческие переводчики извратили текст грамоты, и она была сожжена; мол, греческий текст был смягчен, и император, ознакомившись с ним, не увидел козней легатов, а когда узнал суть, нашел «виновных переводчиков» и наказал их[xvi]. Ознакомившись с содержанием буллы, император приказал вернуть легатов, для того чтобы они (по просьбе патриарха) предстали перед Синодом и дали объяснение обвинений. Императорский курьер догнал легатов в Селимбрии (город на расстоянии около 40 км от Константинополя, ныне провинция Стамбула) и уговорил вернуться. Если верить сообщению Гумберта, у ворот столицы они узнали, что патриарх возражает против участия императора в заседании Синода. Кроме того, они боялись (снова согласно Гумберту), что патриарх станет подстрекать массы против них. И на этот раз император сам советовал им уехать. Но Михаил Керулларий вовсе не хотел отказаться от публичного разбирательства в Синоде. Уже 20 июля, когда легаты уехали, он в присутствии императорских чиновников провозгласил отлучение от церкви на авторов буллы[xvii].

24 июля 1054 года[xviii] состоялся собор под председательством патриарха Михаила Керуллария в составе 2 архиепископов, 12 митрополитов и 7 епископов. На этом «домашнем соборе» были отлучены легаты и все с ними единомысленные. В решении собора не было обвинений против западных христиан даже по обрядовым вопросам[xix].

Таким образом, даже не принимая во внимание факта, что правомерность буллы, предъявленной кардиналом Гумбертом (ввиду смерти папы), и законность выдвинутых в ней обвинений (в силу их явной натянутости) могут быть оспорены, остается очевидным что анафемы и отлучения, выраженные с обеих сторон, относились исключительно к отдельным личностям. С одной стороны, это был патриарх Михаил Керулларий и все его помощники, с другой – кардинал Гумберт с ближайшим окружением[xx]. Все же столь неприятный инцидент в те далекие времена не мог быть расценен как простой спор между двумя оппонентами, тем более, что в послании Льва Охридского (от 1053) содержались обличения священных ритуалов и обычаев Римской церкви, а легаты нападали на священное наследие Византии[xxi].

С течением времени преувеличенное значение, придававшееся буллам 1054 г., стало общепринятым, и потому папа Римский и Константинопольский патриарх во время II Ватиканского собора заявили, что хотели бы вычеркнуть эти события из памяти Церкви. Этим они не могли упразднить разделения между православными и католиками, но хотелось хотя бы покончить с тем, что отравляет сознание человека нашего столетия[xxii].

Каково же значение снятия анафем 1054 года? Изучая этот вопрос, можно выделить два уровня его оценки: первый – оценка значения и последствий снятия анафем с богословской точки зрения, второй – рассмотрение реального изменения ситуации после снятия анафем.

При богословской оценке этого события важным является рассмотрение обстоятельств и значения провозглашения анафем[xxiii]. Так, профессор Афинского университета Власий Фидас, выступая в Вене на православно-католическом коллоквиуме (1794 г.), высказал мнение, что сами по себе анафемы стали только символами разделения, которое в определенной мере существовало и до 1054 года и было обосновано введением Римом «Filioque» в Символ веры[xxiv]. При анализе исторических фактов[xxv] становится понятным, что анафемы 1054 года в церковном сознании Востока и Запада постепенно были пропитаны тем значением, которого они изначально не имели. Определяя каноническое значение анафем, автор говорит, что они, не имея на это основания, были оценены как ответы на те вопросы, которые ожидали соборного решения, что стало невозможным после провозглашения анафем. «Они стали печатью, которая закрепила разрыв и уничтожила все желания соборного решения вопроса»[xxvi].

Таким образом, снятие анафем, по мнению профессора Канонического права, не приводит к церковному воссоединению, так как ничего не меняет ни в учении Церкви, ни в ее литургической или канонической жизни. В тоже время значение снятия сводится к тому, что с вопроса о разделении снимается «гриф» завершенности, лежавший на них в церковном сознании. Это позволяет рассматривать взаимное положение Церквей не как схизму, а как «состояние необщения» (akinonoia), которое носит временный характер и может быть уврачевано путем согласования вопросов веры, канонической и литургической жизни, которые препятствуют восстановлению полного единства[xxvii].

Другую сторону оценки вычеркивания анафем из памяти и из среды церковной предлагает доктор богословия А. Влецис, профессор Мюнхенского университета. Он, будучи систематиком, на исторические события обращает меньше внимания, не забывая при этом полностью о контексте происходящего. Рассматривая анафемы как символ разделения, снятие анафем он предлагает рассматривать как стремление к единству. Возможность взаимного развития богословия «Церквей-сестер» рассматривается как вариант развития событий после 1965 года[xxviii]. При этом большое значение необходимо придавать популяризации решений, принятых на уровне богословов и иерархов.

С католической стороны снятие анафем привело к смягчению отношений между Церквами. Так, если до 1965 года анафемы являлись символом разделения, то теперь их упразднение стало символом любви. Понимая, что разрешение противоречий и обсуждение различий догматики, богослужения и церковной дисциплины должны стать предметом будущего богословского диалога, папа Павел VI замечает, что «есть нечто, что может и должно осуществляться уже сейчас: братская любовь должна непреклонно развиваться»[xxix]. Митрополит Мелитон дополняет эту мысль: «Мы встречаемся на пути восстановления любви между Православной и Римско-Католической Церквами»[xxx].

Но что же значит эта любовь? Имеет ли она связь с богословием, с жизнью Церкви, или же она должна пониматься только на гуманитарном уровне? Может ли она быть полностью отделена от богословия, или же она должна пониматься как «агапе» в прямом смысле этого слова, следуя традициям интерпретации Нового Завета и Церкви?[xxxi] Как можно с христианской точки зрения понять любовь отдельно от веры, или богословие, у которого нет ничего общего с любовью («агапе»)?

Павел VI говорит, что если события 1054 года привели к охлаждению и отравлению любви, то теперь мы должны быть «соединены любовью, «связью приятной и святой в духе» (св. Августин). Также в желании идти еще дальше по пути братской любви, которая может нас привести к совершенному единству»[xxxii].

Основополагающей категорией этого процесса является «восстановление любви». Речь идет о любви, которая носит церковный, а не частный характер; о любви богословской, а не просто гуманистической. Эта церковная любовь не является еще общением в Таинствах, хотя может возрасти до такого единства. Но прежде она должна быть рассмотрена как реальная церковная связь, которая устанавливает взаимоотношения между Церквами.

«Восстановление любви позволяет нам рассматривать существующие различия в качественно новом свете. Находясь вблизи друг к другу, мы ищем лучший путь к завтрашнему дню, который даст нам возможность исправить прошлые ошибки и восстановить (гр. апокатастасис) древнюю красоту единой неразделенной Церкви»[xxxiii].

В чем же одно из самых важных проявлений событий прошлого? В том, что память о них способна так продлять их действие, как желчь прошлых событий может отравлять и сегодняшний день. Освобождение от этих последствий может быть достигнуто очищением памяти, что, по словам папы Павла VI, может быть описано следующим образом: «…предать прошедшее в руки Божии, для того чтобы можно было совершенно устремиться к подготовке лучшего будущего»[xxxiv]. Старая память — память о болезненных событиях — должна быть заменена памятью о любви.

Фундаментальным процессом, по мнению профессора Регенсбургского университета Иосифа Ратцингера (ныне папа римский Бенедикт XVI), является следующий: взаимоотношения, которые характеризовались любовью «охлажденной противостоянием, подозрительностью и антагонизмом», заменены взаимоотношениями братской любви, символом чего является целование любви. Символ разделения был заменен символом любви[xxxv].

Особенностью интерпретации процесса снятия анафем католическими богословами является мнение, что действие анафемы, которая является предварительным наказанием и может быть адресована лишь конкретным лицам, прекращается со смертью того, кто был анафематствован[xxxvi]. Именно с этим связан факт отсутствия в официальных текстах выражения «снятие анафем», а речь идет, прежде всего, об изъятии из памяти и среды церковной и о погребении забвением[xxxvii]. Выражение «погребение забвением» имеет глубокую связь со словами апостола Павла«…а только, забывая заднее и простираясь вперед» (Фил. 3,13). При этом мы вновь должны вернуться к уже высказанной мысли о любви, без которой невозможно ни примирение, ни забвение прежних недоразумений.

Оценивая практическое значение взаимного примирения, нельзя обойти молчанием то, что оно является символом начала диалога между Православной и Римско-Католической Церквами. В тоже время это событие, зачастую в богословских кругах отмеченное пышными эпитетами, в среде церковного народа не имело широкого резонанса. Либо прихожан информация о событиях 1965 года не достигла, либо о ней больше не хотят помнить. Так, например, перед визитом в Грецию папы Иоанна-Павла II в 2001 году в адрес епископа Рима со страниц газет и в виде различных плакатов звучали следующие слова: «Папа стремился к схизме 1054 года, ее установил и поддерживает до наших дней…»[xxxviii].

Говоря о более широком восприятии описываемых событий, следует упомянуть о поздравлениях, которые выразил присутствовавший в Риме непосредственно при этих событиях митрополит Никодим (Ротов)[xxxix].

В тоже время Святейший патриарх Алексий I на телеграмму патриарха Афинагора, сообщающего о произошедшем событии, ответил: «Телеграмма Вашего Святейшества, в которой Вы пишете о решении снять анафему 1054 года, нами получена. Ожидаем Ваших писем. Предварительно можем сообщить Вам, что рассматриваем решение Вашего Святейшества и Святого Синода Константинопольской Церкви как действие вашей Поместной досточтимой Церкви, обращенное к Церкви Рима. Богословского значения для всей Полноты Святой Православной Церкви этот акт, по нашему мнению, не имеет. Братски обнимаю Ваше Святейшество и шлю мои сердечные Вам пожелания. С любовью о Господе. Патриарх Алексий»[xl].

В телеграмме, в тот же день отправленной предстоятелю Греческой православной Церкви, патриарх Алексий добавляет: «Этот акт … для всей Полноты Православной Церкви богословского значения не имеет, ибо разделение Церквей Католической и Православной слишком глубоко и для преодоления его в настоящее время нет соответствующих оснований»[xli].

Выражаясь в том же духе, архиепископ  Афинский Хризостом заявил, что патриарх Афинагор не обладает властью действовать независимо от остальных Православных Церквей, и добавил, что он убежден, что ни одна другая Православная Церковь не повторит деяние Вселенского патриарха…[xlii]

Русская Зарубежная церковь не признала действия патриарха Афинагора, считая, что он мог так поступать лишь с согласия всех Православных Церквей, потому что дело раскола между Восточной и Западной Церквами касается всех. Это не только личные отношения между Папой Римскими Константинопольским Патриархом[xliii].

Таким образом, вопрос, имел ли право Патриарх Афинагор принимать такое решение самостоятельно, пусть и с Синодом своей церкви, или же был обязан учесть мнения других Православных Поместных Церквей, остается открытым. Последствия же этого события должны быть признаны, как минимум на основании любви и стремления к сохранению единства самого Православия. Разделение между Православной и Римско-Католической Церквами не может быть преодолено стремлениями одной Поместной Церкви и тем более одного лица. Но об этом неоднократно говорили и сами представители Вселенского Патриархата. Так, после своей интронизации Патриарх Константинопольский Димитрий (Пападопулос) среди фундаментальных принципов взаимоотношений с Римом назвал и тот факт, что «принятие всех усилий, сотрудничества и коллоквиумов должно быть на уровне всеправославном и всекатолическом»[xliv].

В завершение обратимся к описанию провозглашения совместного декрета и буллы папы Павла VI в Риме 7 декабря 1965 года очевидцем. Архимандрит Амвросий (Погодин), один из представителей Русской Православной Церкви Заграницей на II Ватиканском Соборе так описывает эти события: «После того, как оба послания были прочитаны, к папе подошел митрополит Мелитон, председатель Родосского Совещания православных епископов, важнейший представитель патриарха Афинагора. Он был одет в царскую золотую мантию и был сопровождаем двумя архидиаконами. Когда послание папы было прочитано, папа встал со своего места и, раскрыв, показал всему народу свою рукопись-письмо, украшенную золотом, точно золотые слова и должны были быть написаны золотом. Затем, свив ее, подал митрополиту Мелитону. Когда митрополит принял рукопись, поцеловав папе руку, папа обнял митрополита и обменялся с ним поцелуем мира. Митрополит был спиной к нам, поэтому мы не видели выражение его лица; но папа был лицом к нам, и в этот момент его лицо было такое трогательное, что справедливо можно было сказать, что это было лицо ангела… Трудно описать ту радость, то волнение, которое в это время овладело присутствующими, которых было десятки тысяч. Многие плакали, все аплодировали, как это делают итальянцы, а некоторые, опустившись на колени, воздевали руки к небу в выражении глубочайшей благодарности Богу за этот момент. Когда митрополит шел на свое место, его путь сопровождался овациями, даже, я бы сказал, большими, чем когда обычно шествует папа. Многие со слезами обращались ко мне, как к представителю Православной Церкви, говоря, что если только ради этого одного момента был созван Ватиканский Собор, то он был достоин и трудов, и средств, которых он стоил. Мы все чувствовали, что присутствуем при одном из замечательно трогательных и красивых моментов истории. И заметил я — не смею утверждать, что это было особое знамение или знак благоволения Божиего; может быть, это было только природное явление, — но была зима, было холодно и тяжелые тучи нависли на всем небе; но в это мгновенье, когда папа вручил митрополиту Мелитону свое послание, сильный луч света прорвался через боковое окно базилики и солнце осветило папу и митрополита»[xlv].

Эмоциональное восприятие такого события является признаком наличия того, присутствующего с обеих сторон стремления к единству и примирению. Но все слезы радости сами по себе не могут смыть плотину реальных препятствий к единству, существующих между двумя Церквами, для преодоления которых нужны конкретные меры и существенные перемены во взаимоотношениях.